• Головна
  • Воспоминания о «еврейском Кременчуге»
Знай свою историю
12:17, 16 червня 2014 р.

Воспоминания о «еврейском Кременчуге»

Знай свою историю

Уважаемые читатели, сегодня в нашей рубрике «неизвестный Кременчуг» мы публикуем воспоминания кременчужанина Генриха Дейча, который жил в нашем городе в 20е годы прошлого столетия.

В  связи с закрытием еврейской религиозной школы-хедера в Харькове, а также в связи с тем, что я уже достаточно подрос и усвоил азы Талмуда, отец решил отправить меня в Кременчугскую ешиву (высшее еврейское религиозное учебное заведение), где в это время уже обучался  мой брат Куся.

Смутно вспоминаю осенний день, когда отец провожал меня в Кременчуг, где тогда находилась ешива. Целый день накануне в доме царила напряженная атмосфера. Мама пекла, жарила и варила мне на дорогу, разговоры велись приглушенно, все домашние были явно взволнованы. Поздно вечером я попрощался с родными, и отец повез меня на вокзал. С трудом посадив меня на третью полку переполненного плацкартного вагона, отец крепко меня поцеловал и благословил в путь. Он был сильно взволнован и необычайно мягок, даже сентиментален. У меня сильно щемило сердце, я долго ворочался на своей полке, вздыхал и даже всплакнул.

Рано утром поезд прибыл в  Кременчуг, где меня встретил Куся и еще какой-то мальчуган лет 13-14. Денег на извозчика мы пожалели и от вокзала пошли пешком, взвалив на плечи мои пожитки. Куся расспрашивал о домашних делах и наставлял меня как себя следует вести студенту-ешиботнику. Когда я поднял камень и попытался запустить его в воробья, сидящего на ветке, он сказал, что ешибохеру этого делать не пристало.

В отличие от большинства учеников-ешиботников, живших в синагоге и спавших там на столах и скамейках, Куся жил на частной квартире на Веселой улице, рядом с большой табачной фабрикой, кажется, "Гурари", и вблизи тюрьмы, расположенной на берегу Днепра. Я не помню фамилии домашних хозяев, припоминаю только, что глава семьи служил на табачной фабрике и часто уходил работать в ночную смену. Кроме хозяина и хозяйки в семье был еще мальчик моего возраста и девочка лет на пять старше меня. Ее звали, кажется, Фридой. Помню, что она частенько нас просвещала по части того, что такое мужчина и что такое женщина, чем приводила нас в трепет и смущение. Если я не ошибаюсь, Фрида работала ученицей на той же табачной фабрике и особым благочестием не отличалась. Хозяйка подрабатывала тем, что держала на постое нескольких учащихся-ешибитников, кормила их, стирала белье и предоставляла небольшую комнату для ночлега. Кроме Куси и меня, у нее жили еще два мальчика. Кормили нас той же пищей, что и всю семью — то есть довольно вкусно. Родители регулярно присылали хозяевам деньги на наше содержание.

В ешиве на таком положении как мы с Кусей были немногие мальчики. Большинство же, как я уже сказал, жили постоянно в синагоге и питались по очереди у разных хозяев в городе. Это называлось на идише "тег": ешиботника "прикрепляли" для питания каждый день к другому хозяину. Хозяева побогаче приглашали одновременно двух или даже трех ешибохеров, или же одного, но на несколько дней кряду. Мальчики уже знали от своих предшественников, какие хозяева кормят хорошо, а какие плохо и, конечно, стремились попасть к первым. Как правило, ходили питаться три раза в день, но иногда хозяйка давала ужин "сухим пайком", особенно, если хозяева жили далеко от ешивы. Обычно, каждый день после обеда ешиботники собирались в укромном месте синагоги и устраивали смотр “сухих пайков”. При этом то и дело раздавались жалобные вопли и проклятия в адрес жадных хозяек, и наоборот, крики радости и ликования, если в пакете оказывались какие-нибудь особые деликатесы. Тут же происходил обмен продуктами, дегустация, а иногда и полное поедание будущего ужина.

Сейчас я понимаю, что приглашение учащихся-ешиботников в семьи питаться раз или два в неделю имело своей целью не только участие в общинной благотворительности. Часто приходящие столоваться ешиботники занимались воспитанием хозяйских недорослей, которым тыкали — вот, мол, посмотрите, как живут ваши сверстники, берите с них пример. Иногда в семью просили присылать мальчиков постарше; хозяева рассматривали их как будущих женихов для своих дочек. Во всяком случае, в мое время неоднократно завязывались романы между парнями ешиботниками и хозяйскими дочерьми. Вообще, если послеобеденные встречи учеников ешивы посвящались обычно обсуждению и поглощению сухих пайков, то на вечерних встречах  учащихся часто звучали разговоры о девочках, которых они встречали в домах хозяев.

"Тег" были важнейшей составной частью жизни ешиботников, а, возможно, и жизни всей тогдашней еврейской общины Кременчуга. Всеми вопросами организации "тег" в ешиве ведал специальный человек — один из наших наставников — Берл Кузнецов. У него была специальная книжица, в которую были вписаны все хозяева, соглашавшиеся давать "тег", с указанием адресов, дней и другими данными. Когда нужно было пристроить очередного ешибохера, Берл брал свою книжку, долго листал ее, что-то бурчал про себя, и, наконец, давал мальчику адрес и краткую характеристику хозяев, строго наставляя ешиботника, как он должен себя там вести. Мы с Кусей ходили на "тег" только на субботу. И делали это не из нужды, а из желания уважить какую-нибудь семью, которая нас об этом просила. Я не помню, к кому обычно ходил на субботу Куся, я же ходил к близким родственникам своих хозяев.

Наша ешива находилась в одной из больших синагог Кременчуга. Мы были на нелегальном положении, так как тогда ешивы были уже запрещены властями. Правда, в городе о существовании ешивы знали все, в том числе и местные власти, тем не менее, они долгое время смотрели на существование ешивы сквозь пальцы. В ешиве обучалось приблизительно сто мальчиков в возрасте от 10 до 16 лет. Они делились на три группы-ступени, во главе каждой из групп стоял учитель-меламед. Я был в средней группе, а Куся — в старшей. В нашей группе вел занятия сравнительно молодой учитель по имени реб Мендл. О нем у меня не осталось ярких воспоминаний. Помню лишь, что был он весьма строг и особой любовью и уважением у нас не пользовался. Зато учителя Куси я запомнил на всю жизнь. Звали его реб Хаце Гимельштейн. Это был маленький горбатый еврей в стоптанных  кирзовых сапогах, с поразительно блестящими живыми глазами, большим носом и жиденькой бороденкой. Он был ужасный непоседа, этот Хаце, -  все время метался, кхекал и прищелкивал худыми длинными пальцами. Иногда он на ходу подбегал к кому-либо из мальчишек, хватал его двумя пальцами за щеку и тихонько дергал. Это считалось особой милостью и знаком особого расположения и внимания, и мальчики с восторгом воспринимали этот знак. Но по большей части, он был суров, и все боялись его чуть ли не панически. Он, видимо, чем-то болел и постоянно кхекал: "Кхе-кхе-кхе". По этому характерному покашливанию все узнавали о его приближении и принимали необходимые меры предосторожности. Несмотря на его строгость и, казалось бы, недоступность, реб Хаце все очень любили и уважали. Страшней всего было подвергнуться наказанию с его стороны. Он не дрался, не щипался, а высмеивал, иронизировал и, бывало, доводил этим провинившегося ешиботника до слез. Мальчики особенно боялись смотреть на него в минуты его гнева. Казалось, глаза Хаце мечут огонь и молнии. В особо серьезных случаях он еще притоптывал своими маленькими  ножками. И хотя со стороны это иногда производило несколько комичное впечатление, учеников это притоптывание приводило в трепет. Он был женат, но бездетен, а детей явно любил. Теперь я понимаю, что эту любовь он дарил нам — своим воспитанникам. Человек искренне и безмерно преданный Богу и хасидизму, реб Хаце просто не обращал внимания на все, что не имело отношения ни к тому, ни к другому.

Помимо обычного для ешивы изучения Торы, Гемары ребята из старшей группы начинали знакомиться с творениями хасидских ребе. Регулярно устраивались своеобразные вечеринки, посиделки, которые назывались "фарбрейнген". Обычно они приурочивались к каким-либо знаменательным событиям. Происходили они всегда вечером и часто затягивались до поздней ночи. Во время этих вечеринок на столе стояли очень скромные угощения и вино или водка. Фарбрейген начинался со своеобразной проповеди кого-либо из старших хасидов. Часто это были подробные повествования о деяниях какого-нибудь известного раввина: нравоучительные эпизоды его жизни, его толкования места из Торы и т.п. Если повествование было долгим, оратор делал небольшие перерывы, во время которых старшие пили из маленьких рюмок вино и водку и закусывали печеньем или фруктами. Бывало, что рюмочку подносили и мальчикам, это считалось знаком особого внимания и расположения к ученику. В перерывах также пели и танцевали. Пили не допьяна, но достаточно много, чтобы поднять настроение.

Вспоминая сейчас наши занятия, я поражаюсь тому, что нас, детей, вводили в курс сугубо интимных вопросов отношений между мужчиной и женщиной, поскольку эти вопросы довольно детально трактовались в Талмуде. Это было тем более странно, что вообще-то воспитание нам давалось очень пуританское. Я был еще слишком мал, чтобы эти уроки возбуждали во мне желание или грязные мысли, но были среди нас ребята, которые явно смаковали все детали. И совсем, конечно, не случайно среди ребят велись весьма откровенные разговоры о женщинах вообще и о некоторых конкретных барышнях, в частности.

Нелегальность ешивы часто ставила это заведение в сложное положение в его отношениях с внешним миром (причем, не только с местными властями). Вот лишь один пример. В Кременчуге существовала довольно сплоченая хулиганская банда, бесчинствовавшая в отношении отдельных учеников и ешивы в целом. Зная о том, что еврейская ешива существует нелегально и не может обратиться к властям за помощью, банда эта время от времени учиняла дебоши с целью вымогательства. Делалось это так:  один из вечеров вдруг раздавался сильный звон разбиваемых стекол в разных помещениях синагоги. Первое время всех охватывал сильный страх и оцепенение. Позднее были организованы группы самообороны из крепких старшеклассников - учащихся ешивы, которые бросались на улицу, как только появлялись хулиганы; одно время, было установлено постоянное наблюдение за улицей. Однако скоро стало ясно, что банда, в свою очередь, имеет своих "шпионов" в ешиве и совершает набеги именно тогда, когда самооборона по какой-либо причине бездействовала. Положение складывалось весьма сложное: ешиботники постоянно подвергались опасности получить камнем в голову, тратились большие деньги на ремонт окон, вносился сильный элемент нервозности в занятия и т.п. В связи с этим, руководство решило искать пути для вступления в переговоры с бандой. После длительных поисков был найден и человек, который мог бы служить и посредником в этих переговорах. Этим человеком был брат одного из местных ешибохеров по фамилии Фрид (звали его, кажется, Янкель) — отчаянный хулиган и бездельник. Его пригласили в ешиву, где Берл Кузнецов вступил с ним в переговоры. Фрид сразу взял быка за рога и спросил, какую сумму ешива может ассигновать на откуп. Посовещавшись с руководством, Берл назвал сумму. Через некоторое время Фрид появился в синагоге и сказал, что ему удалось вступить в контакт с руководителем банды, который только рассмеялся, услышав предлагаемую сумму, и потребовал в три раза больше денег. Берл отверг это требование, и через несколько дней раздался знакомый звон разбиваемых стекол. Пришлось опять пригласить Фрида и дать согласие на грабительский договор. Деньги были переданы, и в течение какого-то времени все было действительно спокойно. Однако вскоре все началось сызнова. Было ясно, что банда будет продолжать шантаж, а посредник — идти у нее на поводу. Делать, однако, было нечего, и ешива вместо государственного подоходного налога регулярно платила налог гангстерский.

Несколько проще удавалось улаживать, до поры до времени, отношения с местной властью, представители которой периодически также совершали "набеги-проверки".  Но обычно дело кончалось тем, что во время проверок в синагоге никого не оказывалось, за исключением одного-двух ешиботников из местных, которые неизменно заявляли, что они здесь молятся по собственной инициативе и никакого руководства не видели.

Я почти уверен, что в советских "верхах" Кременчуга у руководства ешивы были свои люди, которые заблаговременно сообщали о предполагаемых проверках. Возможно, эти доброхоты действовали небескорыстно.

Порядки в ешиве были весьма суровыми. Формально, каждый из нас должен был находиться в полной изоляции от мира за стенами ешивы. Мы не должны были общаться с другими мальчишками, не говоря уже о девочках, на которых и смотреть- то было грехом, не разрешалось ходить в кино, цирк и театр. Эти порядки ставили нас иногда в трудное положение. Расскажу лишь о нескольких случаях, которые касались меня лично. Я уже упоминал о том, что по субботам ходил питаться к родственникам своих хозяев. Это была очень милая семья, состоявшая из старушки, двух ее сыновей и жены старшего сына. Сыновья работали на табачной фабрике, занимая там руководящие посты. Каждую субботу я приходил к ним утром, пил кофе с вкусными булочками, уходил молиться и заниматься в синагогу, а потом опять приходил к ним обедать и ужинать. Отношение хозяев ко мне было самое внимательное и предупредительное, и мне было приятно у них бывать. По существующему обычаю, я, приходя к ним, здоровался за руку с мужчинами и кланялся женщинам. Однажды во время обеда в дом моих субботних хозяев пришла невеста младшего сына, девушка удивительно красивая, высокая и стройная. Войдя вместе с женихом, она начала со всеми здороваться за руку. Подошла она и ко мне с протянутой рукой, но я, вместо того, чтобы пожать ей руку, стоял опустив глаза и руки не подавал — с женщинами не полагалось здороваться за руку. Подняв глаза, я увидел ее побледневшее и растерянное лицо. Несколько мгновений в комнате царила общая растерянность, пока жених, смеясь, не разъяснил невесте суть дела. Девушка жалко улыбнулась и села за стол, но я видел, что этот эпизод испортил ей настроение, и чувствовал себя очень скверно. В течение всего обеда эта девушка время от времени бросала на меня взгляды, полные изумления и жалости.

Второй случай был связан вот с какой историей. Однажды во дворе синагоги меня укусила бродячая собака. В другое время на этот факт не обратили бы внимания, но, как на грех, незадолго до этого в Кременчуге было несколько случаев бешенства. Узнав о том, что меня укусила бродячая собака, руководство ешивы пригласило  известного в городе доктора Михельсона. Осмотрев меня и узнав все обстоятельства, доктор сказал, что мне необходимо сделать серию уколов, но, поскольку тогда в Кременчуге этого нельзя было сделать, нужно было отправлять меня в Харьков или Полтаву. В Харьков меня отправлять не стали, а отправили в Полтаву. Жил я там в семье своего товарища по ешиве по имени Исролик. Его родители были кондитерами и ежедневно пекли разные замечательные кондитерские вкусности, которые рано утром развозили по палаткам, расположенным на базаре. Я съел тогда столько сладостей, кулинарных шедевров, сколько, наверное, не съедал ни до того, ни после и за три года. В Полтаве у меня была не жизнь, а малина. Все мои обязанности заключались в том, что каждое утро я должен был сходить в больницу и сделать укол, после чего целый день я был свободен, как ветер. Случилось так, что одновременно со мной из Кременчуга в Полтаву приехала девушка, которую тоже укусила собака. Девушка была типичной комсомольской деятельницей — в красной косынке, кожаной куртке и прочих комсомольских регалиях. Была она очень живая и милая. Узнав каким-то образом, что я тоже из Кременчуга, девушка начала меня расспрашивать, кто я, да что я. Я, разумеется, старался увильнуть от общения с ней, но она была настойчива, и, в конце концов, выведала, что я учащийся ешивы. Мне кажется, что она знала довольно много о нашей ешиве и о ешибохерах. По долгу своей комсомольской совести, а, возможно, по чисто женским соображениям, новая знакомая начала уделять мне довольно много внимания. Когда ее чары меня в достаточной мере околдовали, она начала наступление на мои религиозные устои, доказывая, что я зря теряю время, что пора мне подумать о  светлом будущем и бросать ешиву. Я, конечно, не соглашался и спорил с ней, хотя в душе не мог не сознаться, что ее разговоры меня волнуют и тревожат. Она это чувствовала и наседала с особой силой, говоря, что она мне во всем поможет. Во всяком случае, наши совместные прогулки по Полтаве мне очень нравились, и я их запомнил на всю жизнь. Перед моим отъездом она взяла с меня слово не избегать ее в Кременчуге.

Тем не менее, по приезде в Кременчуг, я начал уже постепенно ее забывать, как вдруг, однажды, когда я шел в компании ешиботников домой, кто-то сзади схватил меня за плечи и со смехом закрыл мне ладонями глаза. Я сразу обмер, поняв, что это она. Она же тормошила меня и смеясь говорила своим подружкам, что вот это и есть ее студент-ешиботник. Она упрекала меня в нарушении слова и требовала, чтобы я тут же пошел с ней на какое-то комсомольское собрание. Я стоял ошеломленный и с ужасом смотрел на моих друзей-студентов, которые с не меньшим изумлением и страхом наблюдали за этой сценой. Я вырывался и бормотал всякую чушь. Выпустив меня наконец из своих объятий она сказала: “Вот видишь, я тебе говорила в Полтаве, что в Кременчуге ты будешь делать вид, будто совсем не знаешь меня, а ты уверял в обратном. Я была права. Тебе даже стыдно и не хочется разговаривать со мной. Ну что же, иди к своим товарищам балбесам!”

Что мне оставалось делать? Я пошел со своими ребятами. С тех пор они мне частенько припоминали ту встречу и шутливо грозили обо всем рассказать синагогальному начальству. Однажды я подбил четырех однокашников, вопреки категорическим запретам, пойти в цирк. В субботу после молитвы, когда нас обычно рано отпускали домой, мы отправились в цирк, купив заранее и с большими предосторожностями билеты на самую "верхотуру". Мы пробрались на свои места и начали с восторгом следить за происходящим на арене. Однако наше счастье продолжалось недолго. Один из учеников начал вдруг жаловаться на колики в животе. Все наши попытки его успокоить было тщетными, он продолжал громко стонать, а затем и просто вопить. Делать было нечего, мы ушли, так и не досмотрев представления. Не успели мы выбраться на улицу, как колики у "несчастного" прекратились. Я был уверен, что все это случилось на почве страха. Мы решили, что пойдем в другой раз и радовались тому, что все сошло так успешно. Но торжествовали мы рано. Дело в том, что в кременчугском цирке в этот вечер оказалась девочка, знакомая одного из моих товарищей. Она нас заметила и, конечно, рассказала все своим подружкам, маме и еще Бог знает кому. Кончилось все тем, что обо всем узнало руководство ешивы, учинившее нам строжайший допрос, а затем и суровое наказание. Мне, в частности, было объявлено, что меня лишают поездки домой, в Харьков, на пасхальные каникулы. Я с яростью воспринял это решение. Дело приняло крайне неприятный оборот, так как начальство решило действовать через родителей, которым было обо всем сообщено и предложено не присылать мне денег на дорогу домой. Возможно, папа и решился бы поддержать эту суровую меру, если бы я был один, но ведь со мной был и Куся, который бы пострадал совершенно невинно. Кончилось дело тем, что мы до последней минуты не знали, едем мы домой или нет. Я помню то тяжкое настроение, в котором мы с Кусей ожидали почтальона. Все ребята уже разъехались, а мы все сидели на своих чемоданах. Почтальон с денежным переводом появился, как говорится, только в последнюю минуту. Мы в миг собрались и приехали домой буквально накануне пасхи. Я никогда не забуду этого горького урока.

Между тем, на горизонте сгущались грозовые тучи. Проверки синагоги органами НКВД участились, многих взрослых, да и мальчишек стали вызывать на допросы. Если я не ошибаюсь, то к концу второго года моего пребывания в Кременчуге, ешиву  там закрыли. Я совсем уже был уверен, что с обучением в ешиве у меня все кончено, но не тут-то было. Через некоторое время отец сообщил мне с радостью, что ешива восстановлена и подпольно функционирует в Полоцке, и я должен ехать туда. Я не помню фамилий большинства своих однокурсников из ешив Кременчуга, Полоцка и Невеля, в которых учился, запомнились лишь имена самых близких товарищей. В Кременчуге это были братья Файтл и Михель Кузнецовы, Курков, Мотл Либскер, Зяма Бронштейн, Харитонов; в Полоцке: Танхум Пинсон, Залман Пачура (похоже, это было прозвище, а не фамилия); в Невеле: Залман Ривкин.

Много лет спустя я встретился с Кузнецовым в Харькове, а позднее встречался с ним в Ленинграде. Знаю, что он воевал, был тяжело ранен, имел награды, потом сидел и, в конце концов, уехал в Израиль, где умер от рака.

Адрес Генриха Дейча в США : 31 Early St., Apt. 4T, Morristown, NJ 07960 USA Telefon: 1(201)8983846

Одна из кременчугских синагог, где располагалась ешива

1291408_783924378298039_1271009490_n

Воспоминания о «еврейском Кременчуге», фото-1
Якщо ви помітили помилку, виділіть необхідний текст і натисніть Ctrl + Enter, щоб повідомити про це редакцію
#еврейский кременчуг #ешива #Генрих Дейч
0,0
Оцініть першим
Авторизуйтесь, щоб оцінити
Авторизуйтесь, щоб оцінити
Оголошення
live comments feed...