Бенцион Рубштейн и спасение еврейских реликвий в годы Первой мировой войны. Часть 1

Выражаю глубочайшую признательность историку Р.Беляускене, ведущим специалистам Петербургского Института Иудаики - Алле Соколовой, Анатолию Хаешу, Александру Львову, Валерию Дымшицу, научному сотруднику ИВР РАН, профессору, доктору исторических наук – С.М.Якерсону, главному раввину Санкт-Петербурга и Ленинградской области – Менахему Мендлу Певзнеру, за любезно предоставленные материалы и ценные консультации.

С уважением и почтением - Борис Бабилуа.

Во время Первой мировой войны, в конце апреля – начале мая 1915 года, началось изгнание и вынужденный исход евреев из Курляндии, Ковенской, Гродненской и других губерний.

Сведения о происходящем там поступают в Петроград.

Вопрос об «опасности, угрожающей памятникам еврейской старины в районах боевых действий» впервые обсуждается в Еврейском историко-этнографическом обществе – ЕИЭО, в тогдашнем Петрограде, 24 мая 1915 года на заседании Комитета. Комитет постановил «обратиться с ходатайством в Императорскую Академию Наук «относительно вопроса, касающегося принятия ею меръ къ охране означенныхъ памятниковъ». Обращение оказалось безрезультатным: Академия ответила, что это не входит в круг ее деятельности.

20 сентября, на заседании Комитета, тот же вопрос снова решительно поднял С.А. Рапопорт. Из протокола заседания: «Постановлено принять меры къ перевозке историческихъ и этнографическихъ ценностей, хранимыхъ въ синагогах и другихъ общественныхъ учрежденияхъ, находящихся в местностяхъ, близкихъ к театру военныхъ действий, в черте оседлости, выработать инструкцию для деятельности уполномоченныхъ въ этомъ направлении. Составление такой инструкции поручено С.А. Рапопорту. Вместе съ темъ решено обратиться къ надлежащимъ властямъ съ просьбой оградить означенные памятники отъ разрушения…»

В июле возобновилось германское наступление. Пали Варшава (22 июля), Ковна (9 августа), Вильна (19 сентября). Бесчисленные эксцессы, массовое выселение евреев, требовали в первую очередь действий по спасению людей.

Комитетом принято решение «приступить къ немедленной организации специальной этнографической секции». Секция выступила инициатором эвакуации религиозных культовых предметов и предметов еврейской культуры из прифронтовой полосы.

На местах работами руководили С.А. Рапопорт ( псевдоним – Ан-ский, (Киевский район – Юго-Западный фронт) и Б. Рубштейн (Минский район – Северо-Западный фронт).

Рубштейн Бенцион Маркович родился в 1882 году в посаде Крюков, Кременчугского уезда, Полтавской губернии. Демограф, лингвист. С 1898 года - член сионистской организации, в 1905 – 1907 годах – член партии Бунд. В 1915 году уполномоченный ЕИЭО по эвакуации национальных реликвий. В 1918 – 1919 годах работал в статистико-экономическом отделе Еврейского комиссариата в Петрограде. В 1921 – 1923 годах жил в Вильно и Варшаве, затем несколько лет в Израиле. В 1926 году поселился в Одессе, где с 1927 года директор, а затем главный хранитель Музея еврейской пролетарской культуры. Был репрессирован и погиб в 1934 году.

Практическая работа в Северо-Западном регионе началась, когда Комитет ЕИЭО выделил из образованного им фонда по охране национальных памятников 350 рублей, и с этой суммой командировал Бенциона Рубштейна в Минскую губернию «для эвакуации оттуда памятниковъ еврейской истории и искусства». Кандидатура была удачной. Рубштейн был до войны членом Общества любителей еврейской старины в Вильно и прекрасно разбирался во всём, был инициативен, напорист, умел организовать коллективную работу, заразить людей своим энтузиазмом, старался достичь конкретных результатов. Он выехал в декабре 1915 года.

Деятельность Бенциона Рубштейна и его сподвижников условно можно разделить на два этапа. Первый начался с описываемой командировки и закончился в первые дни августа 1916. За это время были спасены от уничтожения и эвакуированы сотни свитков Торы, синагогальная утварь, библиотеки ешив. Общий вес отправленного в Петроград груза, не считая книг, превысил 5 тонн.

Инициатором второго этапа был сам Рубштейн, получивший на его выполнение согласие руководства. С начала августа и до конца сентября 1916 года Б.М. Рубштейн и его помощник Ю.Р.Леринман опрашивали беженцев Северо-Западного края, осевших в Кременчуге, Полтаве и Херсоне. Цель опроса – разыскать предметы, вывезенные самими беженцами, и переправить их на хранение в Петроград, чтобы предотвратить их случайную гибель, умышленное хищение и окончательное уничтожение.

Деление этапов условно: оба включали как розыск предметов, так и их вывоз, но на первом этапе превалировал вывоз, а на втором – розыск. Он был прерван, фактически едва начавшись, из-за исчерпания финансовых ресурсов. Материальные итоги второго этапа невелики, хотя ценность собранных сведений довольно значительна.

В Минске Рубштейн заложил общие основы эвакуационного дела.

До середины апреля Бенцион Рубштейн в Минске вел энергичные работы по подготовке к отправке в Петроград уже находящихся в городе нескольких сот свитков Торы, ремонт и укрепление ящиков для их транспортировки, организовал доставку в Минск свитков из местечек Радошкевичи, Самохваловичи, Койданово, Мир, Столпцы, Турец, Еремичи Минской губернии, также Городка Виленской губернии и Свержня Могилевской губернии. В Минск были привезены также три библиотека из местечка Мир, в том числе ешиботская, ценная библиотека из Койданово и личные библиотеки некоторых раввинов. В середине апреля Рубштейн на несколько дней выехал в Витебскую губернию для ознакомления с тамошней обстановкой. В Витебске им обнаружены старинные свитки Торы Фридрихштадта и Якобштадта. При содействии секретаря местного комитета помощи М. Фрида 11 ящиков (80 пудов) с этими свитками 14 июля были отправлены в Петроград.

30 июля, обширным письмом из Минска в Этнографическую секцию, Рубштейн подвел итог первому этапу своей деятельности и выступил с новой инициативой: «Успехи армии на Южном фронте и сравнительное затишье, царящее на остальныхъ фронтахъ, вызвали переломъ въ настроении населения, въ особенности еврейского… всюду идея эвакуации религиозныхъ ценностей встречаетъ теперь меньше сочувствия, чемъ въ начале нашей деятельности. Нахожу целесообразнымъ, съ целью обнаружения и отыскания у частныхъ лицъ предметовъ синагогального добра, предпринять объезды по более или менее крупным беженским пунктамъ. Жду решения Комитета по этому вопросу».

10 августа следует резолюция: «Съ настроениями на местахъ следует считаться. Надо приостановить впредь всякую эвакуацию сюда, в Петроградъ, предметовъ религиозного обихода, кроме пинкосовъ, которые Комитетъ и впредь готовъ принимать и хранить до востребования».

С 5 августа Бенцион Маркович Рубштейн отправляется в Кременчуг, Полтавской губернии. Он организовал в городе группу для опроса беженцев из сотрудников местного комитета помощи. Неделю сам опрашивал духовных лидеров общин, в результате чего получил сведения о местонахождении свитков Торы из местечек Болинки, Лацково и Розалин Ковенской губернии, Кринкешин и Сморгонь Виленской, Сосмакен Курляндской, синагогальной утвари местечка Рафаловка, Волынской губернии. Рубштейн направил письма в местные комитеты городов, где по полученным сведениям находятся эвакуированные предметы, с просьбой содействовать их обнаружению и отправке на хранение в Петроград. Из Кременчуга он выслал в Петроград висячий медный жирандоль и красивейший подсвечник в виде рога, приобретенные там для музея.

12 августа Бенцион Рубштейн писал из Кременчуга:

«Необходимо скорее приступить къ розыску предметовъ общинного достояния, захваченныхъ во время беженства отдельными беженцами или оставленными представителями общинъ по темъ или инымъ причинам въ одном из пунктовъ на пути ихъ следования. Большей частью, как мне показал опытъ, предметы эти были оставлены в синагогахъ не только безо всякихъ соответствующих расписокъ о передаче их на хранение, но, почти всегда, вопреки воле духовныхъ правлений и, понятно, что последние не несутъ никакой ответственности за целость и сохранность оставленныхъ у нихъ предметовъ. Печальнымъ следствиемъ этого является то, что оставленные «беженские» свитки Торы съедаются мышами въ подлинномъ смысле этого слова. …Нередки случаи, когда представители общин совершенно не помнятъ, где ими оставлено вверенное имъ общинное добро. Но еще хуже обстоитъ дело с предметами религиозного культа, которые были спасены и вывезены отдельными лицами по личной инициативе. Почти сплошь и рядом, за редкими исключениями, предъявляются права собственности на эти предметы со стороны тех, кто их вывезъ, на томъ, молъ, основании, что все равно предметы эти погибли бы. Бываютъ также случаи самой грубой утайки и укрывательства предметовъ синагогальной утвари…

Надеюсь, что Комитетъ согласится с моимъ мнениемъ о необходимости заняться розыскомъ… Я решилъ сейчасъ же въ виде опыта приступить къ этой работе…»

Организовав в Кременчуге группу поиска, Рубштейн 12 августа, отправился в Херсон.

Работу по опросу беженцев и розыску предметов общинного достояния в Кременчуге с горячим энтузиазмом продолжил Ю.Р. Леринман ( к сожалению, сведениями о нем автор статьи пока не располагает).

В августе и сентябре он получил в Кременчуге сведения о судьбе культурных ценностей Бейсаголы, Видз, Вижун, Вилкомира, Жагор, Жеймель, Кракиново, Посволя, Ремиголы, Рогова, Свядосць, Слободки, Старого Поневежа, Шадова, Янишек (все Ковенской губернии) и ряда местечек Виленской, Гродненской, Курляндской и Сувалкской губерний.

Ему также удалось записать интересую легенду о часовщике Нохуме Гольдберге из Антополя Гродненской губернии, который изготовил столь оригинальные часы, что генерал-губернатор представил их цесаревичу Александру Второму. Цесаревич наградил Нохума 100 рублями.

22 августа на совместном заседании Комитета и Этнографической секции в Петрограде было постановлено: «Уполномочить Б.М. Рубштейна на производство розысков пропавших без вести религиозных сокровищ… главным образом религиозной утвари и рукописей».

Сам Рубштейн в эти дни опрашивал беженцев, осевших в Полтаве, Кременчуге и Херсоне, и осматривал там наиболее старые синагоги. Он фотографирует и приобретает в них для музея редкую утварь. Но, главным образом, рассылает письма в местные комитеты городов, где по полученным сведениям находятся эвакуированные предметы, с просьбой содействовать их обнаружению и отправке на хранение в Петроград. Из Двинска отправлены предметы, оставленные эвакуированными общинами.

8 сентября Рубштейн из Кременчуга писал в Петроград:

«Вынужденъ пожаловаться на наши комитеты помощи. Я обратился къ десяткамъ комитетовъ помощи съ просьбами принять нужные меры, чтобы принять на хранение отъ указанныхъ мною беженцев, находящихся на ихъ попечении, предметы синагогального культа и исторические документы, принадлежащие еврейским эвакуированнымъ общинамъ, причемъ въ большинстве случаев мною было указано, какие именно предметы общинного достояния у нихъ находятся, и представилъ письма раввиновъ или видныхъ членовъ соответствующихъ общинъ съ просьбой принять отъ указанныхъ беженцевъ на хранение въ нашем Комитете предметы общинного достояния. Ни одинъ изъ комитетовъ не счелъ нужнымъ даже ответить. В своем вторичномъ обращении я указалъ комитетамъ, что кроме национально-культурного значения, деятельность наша является, въ сущности, однимъ изъ видовъ помощи еврейскимъ общинамъ, пострадавшимъ отъ военныхъ действий и что, наконецъ, мы работаемъ при моральномъ и материальном содействии ЕКОПО, следовательно, они намъ должны оказать содействие, но и это не помогло. Я потому еще разъ прошу Васъ о томъ, чтобы в «Дело помощи» было помещено обращение ЕКОПО къ местнымъ комитетамъ съ просьбой оказать намъ содействие въ деле розыска и собирания памятниковъ еврейской старины и народного творчества. Было бы еще лучше, чтобы оно было разослано въ виде отдельного циркуляра всемъ местнымъ комитетамъ и уполномоченным».

Одновременно Рубштейн просит: «отметить возмутительное отношение раввиновъ, комитетовъ помощи… и нашей интеллигенции, например кременчугского общественного раввина, который возмущался, что наше общество “собирало въ прошлом году жаргонные песенки, которые пелись старыми еврейскими женщинами и невежественными сапожниками и портными, и прочие глупости, а в этом году разыскивает старый хлам… ”».

Днем позже Рубштейн в очередном письме в Петроград добавляет:

«Я узнал из последнего номера «Еврейской недели», что на днях состоится совещание уполномоченных ЕКОПО и поэтому я попрошу Вас взять мои отчеты по опросу беженцев в Кременчуге, составить список всех тех мест, где по нашим сведениям у осевших беженцев находятся предметы общинного достояния и попросить господина Штифа поговорить с уполномоченными этих мест, чтобы они получили упомянутые предметы и передали их нашему Комитету на хранение».

И тут в Обществе наступает финансовый кризис, из запрошенных ранее 10 тысяч рублей ЕКОПО выделило лишь 3 тысячи, а членские взносы в общество почти иссякли в связи с бедствиями войны. 26 сентября 1916 года Комитет постановил: «Впредь до выяснения вопроса об источниках для дальнейших расходов, приостановить с 1 октября работу уполномоченного Рубштейна; обратиться в Минск к Г.Я. Сыркину относительно хранения оставшихся вещей на счет общины».

18 ноября Рубштейн сообщал « …пишу это письмо в больнице, где я лежу как заболевший солдат ( о том, что я был принят на военную службу, я уже сообщал Комитету раннее)»

10 февраля 1917 года Г.Я. Сыркин сообщил из Минска в Петроград. «…наш здешний комитет помощи беженцам согласился принять в свое попечение хранящиеся у меня святыни и нести текущие расходы. Таким образом, ЕИЭО освобождается от этого дела».

Собранные Рубштейном и его сподвижниками разнообразные фактические сведения о судьбе свитков Торы, синагогальной утвари, библиотек, гениз, других реликвий по множеству населенных пунктов и упомянутая в отчетах и письмах персоналия, представляют определенный интерес.

Леринман. [Кременчуг, около 12 сентября]

«У беженца г. Пинска Минской губ. г. Эпштейна, проживающего ныне в Кременчуге, сохраняется нож [для] обрезания, которому 70 лет и который представляет собою несомненный интерес в смысле оригинальности стиля и формы. Я предложил Эпштейну передать этот нож в музей, но последний отказал мне ввиду того, что нож сохраняется у него как наследство и святая память. Идя навстречу моей просьбе г. Эпштейн любезно предоставил мне нож для фотографии.

От гг. Эпштейна и Ставского я узнал о мастере этого ножа не лишенные интереса биографические данные, которые считаю нужным сообщить:

В начале 19 столетия в г. Антополе, Гродненской губернии Кобринского уезда, у часовых дел мастера и ювелира Якова Гольдберга родился сын Нохум.

Получив религиозное образование, мальчик еще в молодости отличался своими знаниями в Талмуде и природными способностями. В ранней молодости он начал работать у своего отца, то есть стал часовых дел мастером и ювелиром. Однако мальчик продолжал учение Талмуда, ежедневно уделяя ему много часов в день. Будучи очень аккуратным и любя нормальный образ жизни, Нохум в продолжение всей своей жизни ежедневно вставал не позже 4 часов на рассвете. Моментально он отправлялся в синагогу, где после молитвы ревностно изучал Талмуд. В местечке Нохум скоро прослыл за хорошего мастера. Он украшал “поройхесы” чудным вышиванием, на кивотах красовались его рукодельные работы, которые приводили всех в восхищение. Много из богачей приобрели у Нохума в виде драгоценностей для сохранения и передачи своим наследникам разные предметы религиозного характера, которые Нохум своими “гильдерне энт”* смастерил, и которые были действительно в высшей степени хороши своей оригинальностью и красотой стиля. О Нохуме все говорили, но особенно популярным сделал его следующий случай.

Однажды Нохум изобрел часы, на циферблате которых стрелка, как и цифры, была нарисована, а между тем эта стрелка показывала время. Люди удивлялись, шептались, даже боялись “кишуфа”** и просто недоумевали. И действительно, ведь это вещь невозможная. Но что делать, когда держишь часы в руках и прекрасно видишь, что нарисованная стрелка показывает время. Цена на такие часы была названа Нохумом в 25 рублей.

Это было в 50-х годах, в Кобрин имел приехать генерал-губернатор Виленского округаКойфман. Некоторые из друзей Нохума посоветовали ему использовать посещение генерал-губернатора для того, чтобы стать популярным, показав Койфману свое изобретение – часы. Нохум согласился. Со своим сыном Янкелем он уехал в Кобрин. Пока часы очутились в руках генерал-губернатора, они прошли несколько инстанций, а именно: через полицмейстера, гродненского губернатора и адъютанта Койфмана, вызвав везде восхищение. Не удалось установить, был ли представлен Нохум генерал-губернатору, но факт, что генерал-губернатор взял с собою часы, обещав представить их Цесаревичу Александру Второму.

Приблизительно через год исправник Кобринского уезда, заехав по делам службы в Антополь и созвав всех жителей местечка с Нохумом Гольдбергом во главе, прочел перед всеми благодарность Нохуму Гольдбергу от Цесаревича Александра Второго за изобретенные Нохумом часы и вручил ему в виде подарка от Цесаревича 100 рублей.

Здесь стало известно, что Цесаревич посредством своего придворного часовых дел мастера раскрыл тайну этих часов, которые представляли собой весьма сложный, но одновременно всем понятный механизм. Однако, неописуемая тонкость и изящество работы способны были наводить зрителей на мысль о “кишуфе”. Этот случай прославил Нохума.

Кроме часового и ювелирного дела Нохум знал и другие аналогичные этому работы. Некоторое время он разъезжал со своим сыном по разным городам, открывая там на некоторое время прием работы. За его честность и знание Талмуда его называли “реб”.

Умер “реб” Нохум в 80-х годах прошлого столетия стариком 86 лет».

*гильдерне энт – золотые руки

**кишуф – колдовство

Бейсагола местечко Ковенской губ

Леринман, Кременчуг 16 августа:

«У беженца этого местечка Шолома Каплана, проживающего в Кременчуге, имеются три свитка Торы, из коих, по его словам, один общины. Правдоподобность пока трудно установить. Свитки торы находятся в одной из местных синагог (синагоге общества “Псалтырь”».

Болинки, местечко Ковенской губернии

Рубштейн, Кременчуг 12 августа:

«С таким же предложением [См. Кринкешин] обратился я и почтенный житель этого местечка к раввину м. Больник, живущему в Ельце».

Борисов, город Минской губернии

Рубштейн, в Петроград 7 февраля:

«Здесь ничего не оказалось, кроме большой медной ханукальной лампы и “пинкоса”, не имеющего особой исторической ценности. Мной было созвано собрание представителей еврейского общества, в котором участвовали оба духовных раввина и общественный раввин. На этом собрании было решено единогласно, чтобы эвакуировать “Сейфер-Тойрес” в Минск, а “мнойра”* и “пинкос” передать на хранение Обществу через уполномоченного Б. Рубштейна. Решение это, однако, не было приведено в исполнение благодаря протесту одного “файнер балебос”**, который не присутствовал на собрании, хотя его и пригласили. “Сейфер-Тойрес” еще не вывезены».

*мнойра – менора.

**файнер балебос – уважаемый обыватель.

Браслав, Ковенской губернии

Леринман, Кременчуг 13 сентября:

«Проживающий в Кременчуге беженец из Брест-Литовска рэб Лейб Закс захватил с собою в момент исхода 22 общинных свитка Торы. Ввиду того, что Закс уехал на короткое время, мое предложение о том, чтобы эти свитки переданы были нам на хранение, осталось без ответа».

Леринман, Кременчуг 16 октября:

«Проживающий в Полтаве беженец из Брест-Литовска, член-казначей Брестского общества пособия бедным евреям, Вульф Рабинович сообщает, что он, Рабинович, передал беженцу М.Б. Гройслату, проживающему в Харькове, принадлежащие Брестскому обществу пособия бедным 7 серебряных бокалов, 1 кольцо золотое, 1 золотые мужские часы, 1 золотые часы дамские, 1 золотую брошку и некоторые другие предметы.

От г. Рабиновича как члена казначея я получил письменное согласие на то, чтобы эти предметы были переданы Еврейскому историко-этнографическому обществу на хранение. Также я узнал, что председатель Брестского общества пособия бедным Г.Х. Бирштейн живет в Петрограде на Васильевском Острове, 15 линии в доме № 16».

Видзы, город Ковенской губернии

Леринман, Кременчуг 16 октября:

«Проживающий в Полтаве беженец из Видзи Мендель Ключник сообщает, что о судьбе синагогальной утвари этого местечка можно будет узнать у “габай”* Хаим Ицыка Златкина, проживающего в Рудне, Могилевской губернии. У Златкина хранились синагогальные драгоценности».

*габай – староста

Вижуны местечко Ковенской губернии

Леринман, Кременчуг 13 сентября:

«Беженец этого местечка сообщает мне, что вся синагогальная утварь куда-то эвакуирована. Подробно я смогу узнать у ‘’шамеша”* Симона Аша, местожительство которого не известно. Об Аше я справился в ЕКОПО».

*шамеш – служка в синагоге.

Вилкомир, город Ковенской губернии

Леринман, Кременчуг 16 октября:

«Проживающий в Полтаве беженец из Вилкомира Лурье передает, что вилкомирский раввин Шмуэль Кригер, ставший недавно раввином в Вологде, эвакуировал свитки Торы и некоторые другие предметы».

Вильно, губернский город

Рубштейн, Кременчуг 12 августа см. Слуцк.

Витебск, губернский город

Рубштейн, Минск 30 июля:

«Город этот и весь его район находятся сравнительно далеко от театра военных действий, и об эвакуации здесь религиозных ценностей и памятников старины и речи быть не может. Но в Витебске осело немало беженцев, и я решил использовать этот пункт для анкеты и опроса осевших здесь раввинов эвакуированных мест о судьбе общинного добра их местечек. Еще два месяца тому назад я устроил здесь анкету, благодаря которой нам удалось разыскать свитки Торы Фридрихштадтской и Якобштадтской общин».

Воложин, местечко Виленской губернии

Рубштейн, Петроград 7 февраля:

«Все общинное добро погибло во время бывших пожаров. Остались лишь два одноярусных жирандоля, 3 стар. пинкоса, которые переданы Обществу на хранение. Свитки Торы еще не эвакуированы».

Рубштейн, 28 мая:

«Бежавший вследствие военных действий из м. Воложин раввин Котик обратился ко мне с просьбой принять на хранение оставшийся в Воложине ящик с религиозными книгами, каковую просьбу я удовлетворил».

Рубштейн, 28 июня:

«Мне удалось эвакуировать из м. Воложина оставленные еще там свитки Торы и синагогальные библиотеки… последние изобилуют ценными экземплярами, в чем мне пришлось убедиться 3 года тому назад при личном осмотре их».

Глубокое, местечко Виленской губернии

Рубштейн, Минск 30 июля см. Поставы.

Рубштейн, Херсон 20 августа:

«Г-н Верник, вопреки моему указанию, эвакуировал также синагогальные библиотеки Глубокого за наш счет. Я потребовал от него, чтобы сумма, израсходованная на эвакуацию священных книг м. Глубокого была им взыскана с еврейской общины».

Голта, местечко Херсонской губернии

Леринман, Кременчуг 16 октября:

«В Кременчуг вернулась партия окопщиков. Я у одного обнаружил свиток Торы, купленный им, по его словам, за 20 руб. Тора принадлежит галицийской еврейской общине. Я хотел вернуть этому еврею 20 руб. и принять Тору на хранение, но тот наотрез отказал. Я установил, что этот еврей житель Голты, по профессии портной, по имени Гершель Бакдейль (сюда он приехал за жалованьем). Через голтского раввина, думаю, можно будет получить у него эту Тору, которую он решил “подарить” синагоге».

Гольдинген, город Курляндской губернии

Леринман, Кременчуг 13 сентября:

«По словам некоторых беженцев, проживающих в Кременчуге, у “габая” этого местечка И. Гиршовича, проживающего в Чернигове по Богоявленской улице, должны находиться некоторые общинные предметы. Я к нему обратился письмом».

Городок, местечко Виленской губернии

Рубштейн, 7 февраля:

«Большая часть общественного имущества и синагогального добра в том числе “пинкосы” погибли во время пожара. Оставшаяся часть была расхищена солдатами и пленниками. Остался лишь один неказистый “яд”, который передан Обществу на хранение. Часть Сейфер-Тойрес эвакуирована».

Двинск, город Витебской губернии

Рубштейн, 28 июня:

«От уполномоченного мною по Двинску и двинскому району г. Шухотовича я получил извещение, что двинский раввин р. Меер-Симхе еще не получил от Комитета желанного письма с просьбой о содействии эвакуации, что является серьезным препятствием для нашей работы».

Рубштейн, 25 августа:

«От уполномоченного нашего по г. Двинску я получил извещение, что он приступает, согласно моей просьбе и указанию, к эвакуации предметов культа и синагогальной утвари, оставленной эвакуированными еврейскими общинами в Двинске».

Рубштейн, около 15 сентября:

«Уполномоченный по г. Двинску г. А.Д. Шухотович сообщил мне, что он, согласно моей и представителей общин просьбе, приступил к эвакуации свитков Торы еврейских общин местечек Розалин и старый Поневеж, но оказалось, что свитки Торы этих общин смешаны со свитками Торы других общин, что, разумеется, помешало их эвакуации. Надеюсь, однако, что ему удастся установить при помощи опроса беженцев, какие именно свитки Торы принадлежат упомянутым общинам».

Друйск, колония Виленской губернии

Рубштейн, 30 июля:

«В этом маленьком еврейском селении никакой синагогальной утвари не оказалось, кроме свитков Торы. Еврейская община охотно согласилась передать [их] нам на хранение. Свитки Торы были при мне упакованы и назавтра должны быть отправлены в г. Полоцк.

В этом селении я также нашел 8 свитков Торы, принадлежащих еврейской общине временно занятого неприятелем г. Ново-Александровска, кои приняты мною на хранение».

Друя, город Виленской губернии

Рубштейн, 30 июля:

«…зная антиэвакуационные настроения этого местечка, особенно по отношению к кивоту-талисману, я вопрос об эвакуации “Арон-койдеша” совершенно не затронул, а по отношению к остальной, довольно ценной и редкой, медной и серебряной, синагогальной утвари я предложил им следующее: эвакуировать ее в какой они сами изберут город и передать ее любому из банков на хранение, причем я обещал им денежное вспомоществование для этой эвакуации. Это я сделал потому, что невежественная масса заподозрила Комитет в каких-то неблаговидных корыстных намерениях. Решить, однако, этот вопрос нельзя было за отсутствием старосты духовного правления. Думаю, что мне удастся по приезде старосты эвакуировать, если не всю, то, по крайней мере, часть синагогальной утвари.

В этом местечке я нашел два ящика со свитками Торы, принадлежащими общине м. Браслав Ковенской губернии, которые приняты мной на хранение. [Они] временно хранятся в Полоцке, в помещении еврейского комитета.

P.S. Возможно мне удастся сфотографировать кивот и синагогу м. Друя. Труд этот любезно взял на себя находящийся временно в Друе еврейский журналист г. Беккер, который и доставит их Комитету».

Дуниловичи, местечко Виленской губернии

Леринман, Кременчуг 16 августа:

«По словам общественного раввина м. Жагор г. Меллера, проживающего в Кременчуге, все свитки Торы Жагорского общества (количество не помнит) были переданы рижской Большой синагоге.

Случайно удалось здесь узнать у беженца из м. Жагор Нохума Розенфельда, проживающего в Витебске по Больничной ул. № 19, что у него хранится серебряная корона [Торы] Ново-Жагорской синагоги, принадлежавшая обществу “Псалтырь”. После переговоров г. Розенфельд согласился передать корону ЕКОПО на хранение, но для того, чтобы не забыть, он просил написать ему через несколько дней в Витебск».

Леринман, Кременчуг 16 августа:

«У беженца этого местечка Гриншпуна, проживающего в Кременчуге и опекаемого комитетом, находится один “паройхес” и одна скатерть, принадлежащие общине. Сегодня вечером это будет вручено мне, согласно обещанию Гриншпуна».

Леринман 12 сентября:

«В Петроград отправлены:

Инв. №303 1 порейхос, принадлежащий общине Жванец

Инв. №304 1 скатерть, принадлежащий общине Жванец»

Жеймели, местечко Ковенской губернии

Леринман, Кременчуг 21 августа:

«Беженец из местечка Жеймеля, Ковенской губернии передал мне, пишет Леринман, что у проживающего в Кременчуге беженца этого местечка Гирша Бедера находятся серебряные вещи, принадлежащие общине. Я отправился к нему. На мое предложение Бедер ответил, что не о чем говорить, ибо он с собой не захватил ничего из общинного добра; это мог сделать только “шамес”, но отнюдь не он, мясник. Признаться, ввиду того, что Бедер отрекомендовал себя мясником и так как к помощи комитета он не прибегает, я уже лишился всякой надежды. Но из слов жены, которая слишком подозрительно и ревностно доказывала, насколько они были заняты перед отъездом и таким образом ни в коем случае не могли захватить с собою из общины предметов, я понял, что у них что-нибудь да есть общинного.

Узнав, что Бедер совершенно безграмотный, я решил воспользоваться этим. Я взял имеющиеся у меня номера “Еврейской недели” и “Дела помощи”, в которых помещен отчет об эвакуации памятников еврейской старины, и говоря: “Вот объявление г. губернатора о том, чтобы все беженцы, захватившие общинное добро, должны сейчас же заявить об этом полиции или комитетам помощи. На основании этого я приглашу околоточного, чтобы произвести обыск в вашей квартире” (полицейский участок помещался на соседнем дворе)*. Я попросил маленькую девочку, которая находилась в доме, прочесть несколько строчек из отчета, в которых помещены слова “габоим”, “тасим” и проч. Убедившись, что речь действительно идет о религиозных предметах, Бедер удалился на совещание. После длительного совещания с женой, он изъявил желание о том, чтобы местный фабрикант Гурарий, у которого он, Бедер, работает, высказал свое согласие на то, что я имею право получать эвакуированные общинные вещи на хранение и вообще, существует ли такое общество. И это было сделано. Тогда Бедер просил дать ему письменное согласие некоторых жеймельцев, проживающих здесь: вот как трудно было ему расстаться со “спасенными” предметами. Наконец, я получил у Бедера серебряный “Ядим-блех”, серебряный бокал и серебряную указку, то есть “Яд”, принадлежавшие молитвенному дому под названием “Хевро-Шамошем” в Жеймелях. Я твердо уверен, что эти предметы были бы со временем проданы, а между тем этот бокал, который, по-моему, довольно оригинальный, но пусть даже самый обыкновенный, имеет для общины Жеймель, когда последняя снова восстановится, особую ценность именно как “свой“, переживший беженство, снова среди своей общины, но в совершенно новой обстановке. Ведь после военной грозы жизнь такого Жеймеля непременно изменится, а бокал перенесет к той жизни, которая еще так недавно здесь была.

Когда Бедер вручил мне вышеприведенные серебряные предметы, он с яростью воскликнул: “У шамеша Мойше-Лейбы имеются серебряные вещи”. Это такой характерный штрих, который следует быть отмеченным. Фамилии этого “Мойше-Лейбы”, несмотря на то, что они из одного местечка, Бедер не знает. Знает он только, что он жил в Кременчуге несколько недель и был эвакуирован комитетом в октябре прошлого года в Тамбов или Пензу. За неимением списков местный комитет не может указать мне фамилию эвакуированного. Я обратился в Пензенский и Тамбовский комитеты с просьбой указать мне фамилию прибывшего к ним в октябре прошлого года из Кременчуга среди беженской партии беженца из м. Жеймель по профессии “шамеш“, по имени “Мойше-Лейб“.

Также я узнал, что жена Жеймельского духовного раввина Рапопорта, проживающего в Никополе, по Таврической улице, захватила с собою некоторые синагогальные ценности. Я обратился с письмом к раввину».

Леринман, Кременчуг 12 сентября:

«В Петроград отправлены:

Инв. №305 1 серебряный бокал общины Жеймель

Инв. №306 1 серебряная яд-указка общины Жеймель

Инв. №307 1 серебряный ядим-блех общины Жеймель».

Рубштейн, 7 февраля:

«Здесь ничего не оказалось, за исключением маленькой одноярусной “мнойры”* из меди, которую я «открыл» у шамеша под кроватью. Имеется еще пинкос, но он нужен общине и они отказались его дать нам. Раввин обещал переписать его (за счет Общества) и прислать нам копии, но до сих пор, несмотря на неоднократные напоминания, не сдержал слова. Сейфер-Торы не вывезены».

 Бенцион Маркович Рубштейн (1882 - 1934)