• Головна
  • 72-й годовщине освобождения Кременчуга посвящается.
09:30, 23 серпня 2015 р.

72-й годовщине освобождения Кременчуга посвящается.

О Второй Мировой войне и о той ее части, которую называют Великой Отечественной, написаны горы литературы - художественной, документальной, аналитической, правдивой и не очень, хорошей и посредственной.

То, что описала в своих воспоминаниях Дина Сафьян - всего лишь отдельные моменты жизни маленького человека в то тяжелое время, пропущенные через сознание взрослого спустя много лет. Кременчуг в первые дни войны.

Дина  Сафьян родилась в Киеве. Окончила Физфак Киевского Университета и 15 лет работала в физике. С  1997 г.  вместе с детьми и внуками репатриировалась в Израиль, проживает в г.Хайфа.     

Уезжаем из Киева. Убегаем от налётов, от угрожающего завывания сирен, от темного по вечерам города, от грохота дворника в дверь - у вас маскировка нарушена, с улицы щель видна, от тревожного вслушивания в гул самолетов - чьи летят? Наши ровно гудят, на одной ноте, немецкие прерывисто подвывают, и сердце замирает в страхе - сбросят бомбы? Дальше пролетят? 

     Уехать не удастся, билетов нет. Уплываем по Днепру. Интересно, какой будет пароход? Большой, белый, красивый, такой, как я часто видела с Владимирской горки? Или не такой? Какие бывают пароходы, когда война? Может быть, они для маскировки черные? 

     Вопросы маленькой девочки. Вопросы, вопросы и никаких ответов. Родителям не до меня - куда-то каждый раз убегают, тревожно переговариваются обрывками непонятных фраз. 
     - Лия* (соседка) не хочет. Говорит, что ЭТА (другая соседка, Дуся) все её вещи ... мамин шепот. 
     - При чем здесь "немцы - культурная нация"?! Война!- это уже папа. 

     Непонятно, куда может деться культура, даже если война? Я знаю, культура - это когда книги, театр, вежливое поведение. А некультурные - это как сосед Витька с первого этажа: затащил меня один раз в большую лужу, так, что не выбраться, а сам бегает вокруг и дразнится "Киш миринтухес, киш миринтухес" (искаж. идиш: поцелуй меня в задницу).

А немцы что будут делать, если придут сюда, в Киев? Я их не боюсь: у них братья Гримм, "Маленький Мук" Гауфа, ещё "Лесной Царь", только не помню, чей, на букву Г начинается. У немцев вообще все на букву Г. 
     Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой... 
     Красиво. Вот только бомбежки - страшно, и когда стреляют, тоже страшно. 
    
     - Только самое необходимое, один чемодан. Какие книги?! Детскую шубку положи. 
     - До шубки еще три месяца, неужели не кончится? Говорили "малой кровью, на чужой территории..." 
     - Забудь, видишь, как покатилось. 
     Что покатилось? Куда? Мне тоже разрешают взять что-нибудь любимое. Выбираю две атласные ленты от моего украинского костюма, большую французскую книжку с красивыми картинками и несколько цветных карандашей. Больше ничего нельзя - нет места. 
     В последнюю минуту книгу выбрасывают из переполненного чемодана - есть вещи поважнее. 

     - Как Ася не понимает, что оставаться нельзя? Якову еще два года назад ... через друзей ... переходят на идиш, ничего не могу понять. Голоса тревожные, лица почти чужие. Скорей бы уже ехать. 
     Папа едет с нами, ему сорок три, зрение слабое, даже стрелять не умеет, в армию таких не берут. (К осени 1942-го всё это уже не будет играть никакой роли, отец уйдет на фронт рядовым ее величества пехоты, будет участвовать в боях за Киев и закончит войну в Чехословакии c двумя ранениями, орденом Красного Знамени и несколькими медалями). 
     Кроме того, он - сопровождающий при каких-то документах, которые надо сдать. Слова "сопровождать", "под расписку" каждый раз мелькают в разговорах, но я не совсем понимаю их смысл. Главное - мы едем вместе. 

     Вот, наконец, и пристань. Пароходов никаких - ни белых, ни черных. Несколько серых барж, маленький ржавый буксирчик, ползающий вдоль них взад и вперед. 
     Папа и провожающий его дяденька с большим чемоданом, обвязанным и облепленным бумажками, поднимаются по трапу. Нас с мамой не пускают, эта баржа - специальная, а мы будем на другой. 
     На барже сверху что-то наставлено и навалено. Внутри, в трюме, тоже занято - там доски. Между ними и палубой есть узкая щель, в неё и заползают пассажиры, в основном, мамы с детишками. Стоять нельзя, можно только сидеть или лежать. Жестко, больно, чем-то сильно и неприятно пахнет. Выходим пока наверх, на палубу. 

     Буксирчик цепляет нашу баржу и перетаскивает ее на другое место. Потом то же самое проделывает со второй. Прибегает (пока есть возможность) папа, объясняет: 
     - Буксир маломощный, будет брать по две баржи, отводить на какое-то расстояние, ставить на якорь и возвращаться за другими. Кого и когда возьмет - неизвестно. 
     Нас еще пару раз переставляют, наконец, мы оказываемся первыми. За нами еще одна баржа, странная, не такая, как остальные, с железными решетками на маленьких окошках. 
     Отчаливаем. Папа остается. 

     Есть вопросы, на которые уже никогда не найти ответа. Почему капитан буксира решил оставить первые две баржи именно в этом месте, чтобы вернуться за остальными, а не в каком-нибудь другом? Одни говорили - "вредительство", другие - "головотяпство". А может, он просто хотел прикрыть нас от дождика? 

     Так или иначе, но, проснувшись утром, я обнаруживаю, что мы стоим почти посреди реки, немного ближе к низкому левому берегу, а прямо над головой у нас нависает огромный и пугающий железнодорожный мост. 

     - Кременчуг, Кременчуг - повторяют одно и то же женщины на палубе. Мне это ни о чем не говорит. Я еще не знаю о том, что Кременчуг - крупный железнодорожный узел, что мост над нашей головой - стратегическая магистраль, связывающая правый, фронтовой берег Днепра с левым, откуда идут на фронт эшелоны, что мостов таких на Днепре - раз, два и обчелся, и что, конечно же, немцы стремятся его разбомбить. 

     Но постепенно из отдельных реплик и разговоров даже мне становится ясно: ночью мост будут бомбить обязательно, а мы стоим прямо под ним, и если до вечера буксир не придет за нами, то бомба упадет прямо на нас и убьет. А причалить к берегу мы не можем - он довольно далеко, мы стоим на глубоком месте и никакой возможности попасть туда у нас нет. 
     Разглядываю вожделенный берег. Наверное, это остров, как в Киеве. Там тоже настоящего левого берега не видать, а только Труханов остров - плоский, покрытый золотистым песком и негустым ивовым кустарником. Вот и этот точно такой же, знакомый, уютный. Вот бы перелететь туда! Тогда можно будет уйти далеко-далеко, в сторону от этого моста, посидеть на песочке в кустиках, даже полежать - приятно, не то, что на досках в трюме. Начинаю придумывать, как добраться до берега. Понимаю, что все нереально, но фантазия разыгрывается. 

     На барже, между тем, напряжение нарастает. День постепенно начинает увядать, буксира нет и в помине, на реке вокруг нас абсолютно пусто. Только возле того, дальнего берега, где виднеются строения и торчат трубы, время от времени заметно какое-то движение. Женщины пытаются кричать, но никто не откликается. Не слышат? Не хотят? 
     Наконец сравнительно недалеко появляется лодка с одиноким гребцом. Женщины усиливают крики, машут руками, и она подплывает к барже. Идут какие-то переговоры, затем лодка уплывает и вскоре возвращается с другой. Теперь в каждой по два человека, у них веревки, и зачалив баржу, они отводят ее немного вниз по течению и оставляют совсем близко от острова. На второй барже - никаких признаков жизни, но она сцеплена с нашей, и автоматически перемещается вместе с ней к берегу. 

     Оказывается, у нас на барже есть и несколько мужчин. Теперь, когда берег рядом, они принимаются вытаскивать из трюма доски (вот уж в чем нет недостатка!) и спешно мастерят сходни. Уже совсем темно, и не успевает закончиться строительство, как на дальнем берегу взвывает сирена, и начинается налет. Кременчуг будут бомбить.

     Бежим к сходням. Небольшая толчея, мама крепко держит меня сзади за ворот, доски пружинят и качаются, но все проходит благополучно, и мы оказываемся на берегу. И тут происходит неожиданное: оживает вторая баржа! Оттуда несутся крики, раздается стук, что-то трещит. Но налет внезапно прекращается, все стихает, и мы возвращаемся. Наверное, полетели бомбить кого-нибудь другого,- думаю я с облегчением. Но не тут то было! Не успеваем пристроиться на своих досках, как снова раздается гул сирен и все бросаются к сходням. 

     На этот раз все ужасно. Одна из досок ломается, несколько человек падают в воду. Моя мама падает тоже, а меня толпа выносит на берег. В абсолютном мраке мимо проносятся бегущие люди, кричат, торопят друг друга, тянут детей. 
     - Белым не светите, закрывайте белое, - командует кто-то. 
     Мамы не видно, кричу, зову - не отвечает. 
     - Мама утонула, - воплю я, и от дикого ужаса содержимое моего желудка мгновенно вырывается наружу. 
     - Не утонет, здесь мелко, бросает кто-то на бегу. 
     Чужой мужчина крепко хватает меня за руку и тянет за собой. 
     - Мама, там мама, - упираюсь я, но в это время кроме воя самолетов раздается пронзительный свист, и дядька, швырнув меня на песок, валится сверху. Оглушительный взрыв, даже из-под дядьки мне виден сноп огня. Мы тут же вскакиваем и бежим от баржи. Через несколько секунд все повторяется: вой, свист, я снова лечу на песок, дядька - на меня. 
     Разрывы становятся чаще. Мы уже не бежим, а просто лежим все в том же порядке: я снизу, он - на мне. Песок лезет в рот и в нос, что-то ужасно колется. Конечно, ему хорошо. Он специально падает на меня, чтобы мягче было. Гад такой! Вот найду маму и расскажу ей все. 
     Очень страшно, но желание узнать, увидеть пересиливает, и я стараюсь хоть краем глаза выглянуть наружу из-под моего мучителя. Поэтому сразу замечаю, что со стороны моста, со стороны второй баржи вдруг появляются тени с белым. Белое - простыни, флаги? - колышется, размахивает, подает сигналы, чтобы с самолетов заметили. Это я понимаю сама, даже без криков соседей по кустикам. 
     - Гады, сигналят! Где же наши? Почему нет истребителей? Их самих поубивают тоже! 
     Сверху эта белая свистопляска, вероятно, хорошо видна. Самолеты (их, кажется, три) по очереди снижаются и летят совсем над нашими головами. Раздается дробный стук, и из криков людей я понимаю, что стреляют из пулеметов. 
     Сделав по одному заходу, немцы улетают, мы встаем и медленно движемся к барже. Сереет - наверное, скоро будет светать. 

     Дядька уже не держит меня - одной рукой он прижимает плечо другой, - но я сама стараюсь не отставать. У сходен мечется моя мама. Увидев ее, я со слезами бросаюсь навстречу и, тыча в сторону дядьки, бессмысленно повторяю "Это он, он". Сама уж и не знаю теперь, о чем я: то ли жалуюсь, то ли объясняю, что это он был со мной. Но для мамы все однозначно, она благодарит, о чем-то спрашивает. 
     - Пустяк, - отвечает он, - слегка поцарапало. У меня пакет есть. 
     Какой пакет? Кто его поцарапал, если он все время на меня валился? 

     Кто-то уже приладил новую доску, и мы поднимаемся на баржу. Но это еще не конец. Снова раздается дробный стук, но не сверху, а с воды. Два катера мчатся в нашу сторону, с них прямо в воду начинают спрыгивать люди с винтовками. 
     Из злобно-ироничных реплик на барже я понимаю, что это облава. Оказывается те, со второй баржи,- заключенные, и теперь их будут ловить. Далеко не убегут, остров. 

     Мост разбомбили. Уже совсем светло и хорошо видно, что один из пролетов разрушен. Женщины уверяют, что это именно "наш", под которым мы стояли. 
     Приходит, наконец, буксир, причем снизу. Оказывается, он с двумя баржами проплыл мимо нас поздно вечером, оставил их, и теперь мы будем нагонять. 
     Не все, некоторые остались там, на желтом песочке гостеприимного острова. 

     Я сижу на досках и рассказываю маме о дядьке, валившемся на меня, но без комментариев. Что-то меня удерживает, но я еще не осознаю, что именно. 
     Надо будет еще немного повзрослеть, привыкнуть к газетному штампу "закрыл своим телом", чтобы понять, ЧЕМ я обязана этому небритому мужчине в Кременчуге, которого "слегка поцарапало". 



     Постскриптум. В своей лекторской деятельности я объездила многие города Украины, даже такие небольшие, как Конотоп и Мироновка. Но в Кременчуге больше не была - одного раза хватило, чтобы запомнить на всю оставшуюся жизнь.

* Лия Борисовна Липская, погибла в Бабьем Яру в 1941. Её коллекция картин и стекла досталась "Этой".

 6_kremen_br02_172-й годовщине освобождения Кременчуга посвящается. (фото) - фото 1

Якщо ви помітили помилку, виділіть необхідний текст і натисніть Ctrl + Enter, щоб повідомити про це редакцію
#воспоминания о кременчуге #история кременчуга #война в кременчуге
0,0
Оцініть першим
Авторизуйтесь, щоб оцінити
Авторизуйтесь, щоб оцінити
Оголошення
live comments feed...